Ледяной поцелуй страха - Страница 38

А вечером ей сказали, что она отправляется в школу.

— Тебе там понравится! — с убеждением сказала мать под молчаливым взглядом отца, который даже ради домашнего ужина не переоделся из костюма в более удобную одежду. — Вот увидишь, понравится!

Не понравилось. Категорически. К ней, пришедшей под конец учебного года, отнеслись с интересом, сходным с любопытством к неизвестному насекомому, которое вдруг попало в плен жестокого мальчишки. И как жизнь того жучка из спичечной коробочки оказывалась во власти мучителя, так и ее судьба на тот период оказалась в руках ее новых одноклассников.

Это был, как и говорили родители, элитный лицей, в который попасть было сложно, только «со связями и положением». Обучение в нем проходило на чужом еще для девочки языке, но ее определили в класс к детям таких же, как и ее родители, выходцам из России со связями, деньгами и положением в обществе. Их было всего семь, помимо нее, разновозрастных детей. Самому старшему исполнилось уже двенадцать, младшему — девять (Настя это узнала позже, в первый момент ей показалось, что попала она в класс к старшеклассникам). И хоть разница в возрасте с самым младшим была незначительна, между нею и одноклассниками оказалась огромная пропасть. Настя выросла в другой среде, и для детей, с рождения привыкших к деньгам и положению родителей, она казалась вышедшей из другого мира. Странной, «не такой», «отсталой», подопытным жучком из коробочки, которому связывают лапки ниткой и заставляют летать на привязи и выполнять другие жестокие прихоти малолетнего хозяина.

Испытания и издевательства, которым ее подвергали одноклассники, не шли ни в какое сравнение с насмешками задиры Вовки. И если Настя уже знала, как справиться с Вовкой, то что делать против своры раздразненных свежей кровью «бойцовских» щенков, она не знала. Интуитивно выбрала способ игнорирования, но ее молчаливая отстраненность лишь еще больше подогревала азарт мучителей. Издевательства придумывались все изощренней и изощренней. От обидных кличек и толчков одноклассники перешли к заманиванию ее в различные ловушки. В некоторые она попадалась, другие, успев заранее вычислить, обходила стороной.

Матери Настя не жаловалась. Как не жаловалась и бабушке во время воскресных разговоров с той по телефону. Интуитивно поняла, что если будет рассказывать бабушке о том, как ей на самом деле тут живется, сделает только хуже: у бабушки, и так скучавшей по ней до отчаянных слез в трубку, появится лишь больше поводов для переживаний. «Все нормально, ба! — бодро рапортовала она, за два месяца повзрослев сразу на пару лет. — Я скоро к тебе приеду! У меня будут летние каникулы, вот увидишь!»

Настя свято верила в то, что ее отвезут на летние каникулы в Москву. И зачеркивала в календарике дни. Но летом, когда у отца случился короткий отпуск, поехали они в круиз. А потом остались в Лондоне, потому что мать, жизни не представляющая без светской жизни, выходов и приемов, была занята подготовкой к какому-то важному для нее мероприятию.

Так прошли еще полгода: Настя проходила школу жизни в элитном лицее, мать полностью была погружена в светскую жизнь, отец — в работу. Единой семьи не получалось. Единственной отдушиной для девочки были тайные чаепития с пожилым Джованни, с которым она познакомилась в начале нового учебного года. Ее одноклассники за время каникул не только не забыли о травле, но и, похоже, посвятили летние дни разработке новых изощрений. Настя в тот день и сама не могла уже вспомнить, как, всегда настороженно относящаяся к любым знакам внимания со стороны одноклассников и одноклассниц, смогла попасть в ту ловушку — оказаться запертой в каморке с инвентарем для ухода за лужайками. И все бы ничего, если бы не заманили ее туда под конец дня, когда в лицее почти не оставалось никого из персонала, и если бы эта каморка не находилась в той части здания, куда заглядывает лишь садовник, и если бы это не был вечер пятницы. Насте, в крике сорвавшей голос и разбившей кулаки о дощатую дверь в попытке привлечь к себе внимание, грозило заключение на все выходные. Родители в этот вечер присутствовали на очередном приеме, отвез их туда водитель, а за Настей должна была прийти Энджи. Но Энджи еще накануне шепотом договорилась с девочкой, что та придет из школы сама, потому что «тот самый парень, о котором я тебе рассказывала» наконец-то пригласил ее на свидание. Энджи умоляла Настю не выдавать ее родителям, а взамен обещала сводить в давно обещанный девочке Макдоналдс. Энджи всегда относилась к Насте по-человечески, и девочка просто не могла не уступить ее просьбам.

Как, почему, каким образом удалось пожилому, туговатому на ухо Джованни услышать уже даже не отчаянные крики о помощи, а тихий плач, что он в тот вечер делал в опустевшем крыле здания — одному Богу известно. Наверное, сам Господь и послал его на выручку девочке.

Настя видела его и раньше: итальянец Джованни работал при лицее, но чем он занимался, она точно не знала. Просто видела иногда в окно на занятиях, как пожилой мужчина пересекает двор то с одним ящиком, то с другим. Один раз он чинил автоматические ворота.

— Мам-ма мия! — воскликнул Джованни, увидев в подсобке заплаканную девочку, и разразился эмоциональной тирадой на своем родном языке. При этом его густые брови смешно зашевелились. И Настя, глядя на две мохнатые гусеницы, то сходящиеся на переносице, то изгибающиеся крутыми арками, вдруг успокоилась и рассмеялась.